Героический пессимизм Тютчева хорошо ладился с диалектическим материализмом Энгельса: "Вселенная порождает свой высший цвет, мыслящий дух, в одном месте - так же неизбежно, как уничтожает его в другом". Безликая Вселенная нашла у Тютчева свое лицо, перед которым я предстоял со своим трагическим чувством бытия, - лицо сфинкса:

Не было загадки, а лицо было, и было отношение Я (сей мыслящий тростник) и Ты (сфинкс). Впрочем, в иные минуты мне близок был и Эпикур - в стоическом понимании Баратынского:

В глуши лесов счастлив один,
Другой страдает на престоле;
На высоте земных судьбин
И в незаметной, низкой доле.

Всех благ возможных тот достиг,
Кто дух судьбы своей постиг.
Мы все блаженствуем равно,
Мы всеблаженствуем различно;

Уделом нашим решено,
Как наслаждаться им прилично,
И кто нам лучший дал совет,
Иль Эпикур, иль Эпиктет?

Спор Эпикура с Эпиктетом возрождается во все эпохи неверия. Он идет и сегодня. Массовая культура тяготеет к грубому эпикурейству, творческое меньшинство (лишенное веры!) - к стоицизму.

Александра Мелихова можно назвать современным стоиком. Он принимает современную массовую культуру стоически как отвратительную неизбежность и с этой шаткой позиции пытается удержать ее от саморазрушения, убедить в красоте безнадежной борьбы с роком. Его филиппики против идеи счастья сложились независимо от Искандера; но бросаются в глаза общие черты: "Возьмем, к примеру, наркоманию - не только опаснейшую, но на первый взгляд и абсолютно нелепую, "противоестественную" социальную язву: человек обменивает неисчерпаемое богатство реального мира на кратковременный иллюзорный "кайф", с катастрофически высокой вероятностью приводящий его к мучительной гибели. Однако этот обмен не так уж и нелеп для того, кому во внешнем мире все абсолютно безразлично, а потому не интересно, кому сильные эмоции дают лишь самоуслаждение. Скажем, любовь издавна считалась кайфом очень серьезным, но если каждое дело, каждый дар внешнему миру для тебя чистая обуза, то и любовь быстро окажется тебе не по карману. Это же сколько хлопот (с риском унизительного поражения), чтобы завоевать свой "предмет", да и победа тут же навлекает на тебя новую мороку: ты должен сделаться защитником, кормильцем... Не проще ли оставить от любви одну лишь приятную сторону - секс? Но ведь и секс требует чем-то поступаться, хоть на полчаса ублажить и партнера, - спокойнее перейти к мастурбации, чтоб уж совсем никому ничего не давать, совсем ни от кого ни в чем не зависеть. Однако и мастурбация требует каких-то усилий, какой-то специфической готовности - ну так сделаем угол и будем иметь все сразу и без хлопот.
Позволю себе рискованную гипотезу: наркомания есть закономерный итог мастурбационных тенденций европейской культуры. Выражаясь осторожнее, я вижу некую преемственную связь между многовековым и столь плодотворным дрейфом литературы от эпоса к лирике и стремительным скольжением личности от эгоцентризма к героину. В былые времена боевую песнь слагали и пели не для того, чтобы воодушевиться и разойтись, - ее пели, чтобы воевать. Вольнолюбивой поэзией упивались, чтобы бунтовать, а любовной, чтобы любить. И когда искусство провозгласило себя собственной высшей целью, не начались ли в нем процессы, родственные тем, которые происходят с отвернувшимся от мира человеком? Может быть, ничто не должно служить целью самому себе - ни человек, ни народ, ни ведомство, ни культура? Может быть, не случайно в искусстве так часто становился королем тот, кто соглашался быть всего лишь слугой?"
Мне хочется подчеркнуть совпадение двух свидетельств, двух диагнозов: Искандера и Мелихова. Что-то накапливалось, накапливалось - и вдруг стало очевидным. Дело не только в наркомании. И не в доступности химического рая сравнительно с сексом. Доставать шприцы и все прочее тоже хлопотливое дело, примитивный секс иногда обходится дешевле, отдельный атом-индивид может выбирать и водочку. Страшен весь клубок дешевых наслаждений. Но наркомания вместе со СПИДом многократно ускорила процесс распада культуры. Если западная цивилизация не встряхнется, не найдет сил для возрождения, Китай, расстреливая торговцев наркотиками, без выстрела выиграет четвертую мировую войну. Черную работу проделает Черная Смерть. Страны христианской цивилизации опустеют, как некогда Западная Римская империя и мирно (или почти мирно) будут присоединены к Поднебесной. Которая одним махом покончит и с экологическим кризисом, и с взрывным ростом населения, и с правами человека, и со СПИДом.
Единственная альтернатива искушениям призрачного счастья - путь, на котором мы встречаемся с подлинным счастьем. Я этот путь испытал. Трудность в том, как передать свой опыт. Как передать свое чувство иерархии, свое понимание Себя как многослойного начала? Где на величайшей глубине действует Божья воля, поближе к поверхности - творческая воля и только на самой поверхности - воля к простым радостям, которые тоже не дурны, если знают свое место.

Слово "счастье" имеет множество оттенков. Фауст, опьяненный молодостью, видит свое счастье в Гретхен, а потом не знает, что делать с бедной девочкой. Фауст зрелых лет ищет счастья в классическом искусстве, старик - в осушении болот. Но есть глубинный смысл, заложенный в самом слове "счастье": со-частье, собор всех частей, целостность бытия. В противоположность участи, у-части, затиснутости в какую-то часть жизни, как в каземат. Счастье - чувство целостности, полноты бытия. Оно не может быть ровным, оно зависит от очень многих обстоятельств, оно ускользает, как солнце за тучами, а потом снова сверкает. Но оно не ложь, не обман. Ложь и обман - только в подростковых представлениях о счастье. От этих представлений отказывался Пушкин, когда писал: "На свете счастья нет, но есть покой и воля. / Давно завидная мечтается мне доля - / Давно, усталый раб, замыслил я побег / В обитель дальную трудов и чистых нег...
Я думаю, что творческий труд Пушкина сам по себе давал часы счастья. С оттенком еще какого-то особого чувства, незнакомого юности: верности чему-то высшему по ту сторону счастья и несчастья. Об этом писал и Блок:

Пройди опасные года.
Тебя подстерегают всюду.
Но если выйдешь цел - тогда
Ты, наконец, поверишь чуду.
И, наконец, увидишь ты,
Что счастья и не нужно было,
Что сей несбыточной мечты
И на полжизни не хватило,
Что через край перелилась
Восторга творческого чаша,
И все уж не мое, а наше,
И с миром утвердилась связь, -
И только с нежною улыбкой
Порою будешь вспоминать
О детской той мечте, о зыбкой,
Что счастием привыкли звать!

Рассеялся призрак дороги, усыпанной цветами, в розовом облаке наслаждений. Вместо него - "короткий миг и тесный", не многого стоящий. Но чаша творческого восторга, перелившаяся через край, но творческое состояние - это, по-моему, другое имя полноты жизни, полноты бытия, то есть счастья в самом глубоком и истинном смысле слова.
Самое общее во всех случаях счастья, которое я пережил, - это, кажется, творческое состояние. Оно впервые пришло ко мне лет в двадцать, за курсовой работой о Достоевском. Оно, по-моему, приходило и на фронте как чувство полета над страхом. По большей части поразительная ясность мысли, связанная с чувством такого полета, не находила себе внешнего выражения, но один раз я несколько часов руководил боем и делал это толково, хотя совершенно не учился тактике. Я думаю, можно назвать творческим состоянием и любовь, "работу любви", создание музыки человеческих отношений. Без вдохновения, без творческого состояния музыка любви так же не напишется и не исполнится, как симфония.
Есть, однако, еще нечто высшее, чем творческое состояние. Святой Силуан говорит в своих записках: "Я пишу, потому что со мной благодать. Но если бы благодать была большей, я бы писать не мог". Эту благодать, при которой ничего не напишешь, Серафим Саровский назвал "стяжанием Святого духа", суфии называли словом "шатх". Есть легенда о суфии, к которому Бог обратился со словами: "Проси у меня всего, что хочешь!" Суфий ответил: "Мне ничего не надо, мне довольно того, что Ты есть". В сверхтворческом состоянии нет никакого стремления, никакого усилия, ничто не творится, но преображается душа самого творца. Это не его творчество. Он здесь глина в чьих-то руках... Я думаю, слово "счастье" неприложимо к таким состояниям; скорее - блаженство. А может быть (беру слова у Кришнамурти), "безымянное переживание". То, что можно прочесть в глазах рублевского Спаса.
На уровне безымянного переживания человек уже не ищет счастья. У него есть нечто большее. Я, впрочем, об этом только догадываюсь, судя по некоторым текстам. Но я уверен, что химия этого безымянного переживания не дает, хотя экстаз или нечто вроде экстаза может дать. Некоторые племенные и восточные культы пользуются архаической химией, чтобы дать экстатическое переживание религиозных символов. Будда отверг этот путь (существовавший и в его дни). Он, видимо, считал химический экстаз чем-то иным сравнительно с просветлением, а также не считал экстаз необходимым для каждого и за любую цену. И, наверное, предвидел неизбежные злоупотребления опасным средством. Оценка архаических техник экстаза в архаических обществах - дело науки. Ритуальные напитки могли иногда применяться веками без пагубных последствий. Но эти примеры из прошлого не оправдывают своевольные эксперименты с наркотиками в современном обществе, где нет никакой иерархической дисциплины и каждый сам себе хозяин.
Об экстазе трудно говорить. Есть несколько форм его - с видениями, созерцанием нестерпимо яркого внутреннего света и созерцанием природы, даже городской улицы, но подсвеченных изнутри. Есть различие степеней глубины - от самой большой, преображающей человека и сразу дающей новое направление его жизни, до случайной вспышки, оставляющей только тоску по новым вспышкам (Кришнамурти считал эту точку соблазном). Очень многое зависит от строя души, испытавшей экстаз, и строя культуры, с которой душа связана. Экстаз дает толчок, но как бы по разным рельсам. Экстаз в часы любви углубляет любовь, в часы молитвы и медитации углубляет молитву и медитацию. Экстаз открывает христианину лик Христа, а индуисту - богиню Кали. Вне культа, вне любви, вне созерцания природы экстаз - своего рода мастурбация, разрушение божественной связи вещей своевольным поиском удовольствий. Это соблазн. И чем больше дьявол дает, тем больше он возьмет. Героин дает больше водочки, и плата за химический экстаз взимается быстрее...
- Ну и что же? - возразит мне умный наркоман, герой повести А.Саломатова "Синдром Кандинского". "Неисчерпаемое богатство реального мира!" - где Мелихов его взял? Чем его "Роман с простатитом" лучше моего романа с дьяволом? Разве что длиннее... Все в этом мире иллюзия. И дьявол - иллюзия, и Бог. И то, что называют реальностью, тоже иллюзия, сон. Долгий, скучный сон, тягомотина, от которой хоть в воду броситься...
Атом, окруженный пустотой, сделал свой выбор. И ему решительно нечего возразить. Человек перестал себя чувствовать рабом Божьим, рабом Долга и не научился чувствовать себя сыном Божьим, воплощением воли Целого в дробном мире. Нет у него ни чувства иерархии желаний, ни чувства задачи, голоса сократовского демона. Все, что я могу сказать, для него не имеет смысла. И все-таки я повторяю: счастье - дар Божий на Пути. Путь задается изнутри, из глубины, стремление к которой поддерживается культурой. На глубине, в одной связке, - и нравственная воля (долг), и чувство собственного достоинства, и воля к любви со всеми ее трудами, и воля к жертве во имя высшего.
Желание счастья, улыбки счастья на Пути, подсказанном из глубины, не было разрушительным. Оно стало разрушением общества и саморазрушением, когда распалась "ценностей незыблемая скa'ла" и массу захватил "гедонистический реализм" телевизионного экрана, поток видеонаркотиков (об этом хорошо говорил Эрнст Неизвестный на своем выступлении в Ко, в Швейцарии, летом 1997 года). Убивает счастье, ставшее синонимом сладкой жизни. Эту новую реальность, реальность ночных телепередач, почувствовал Искандер, почувствовал Мелихов. Все, что они говорят о счастье, не имеет никакого отношения к полноте жизни, к творческому состоянию, к радости от преображения желаний, когда вместо задуманной цели вдруг достигается Божья цель.
Мелихов ошибается, считая источником зла сосредоточенность на внутреннем, на переживании в ущерб делу. В анализе причин катастрофы он так же неточен, как Искандер. Упор на внутреннем, в ущерб внешнему, не обязательно создает сибарита. Тот же упор - у аскета. Но внутренняя жизнь аскета воспитывает волю, а не разрушает ее. Так это в любом вероисповедании, в том числе в православном "умном делании" (то есть в делании, внешне не выявленном, остающемся в уме). Умное делание выводит на снежные вершины духа, где сам вопрос о счастье исчезает, уступает место другому: о богооставленности и благодати. Место счастья - пониже, где "рощи, зеленые сени, где птицы щебечут, где скачут олени". И еще ниже, где "люди гнездятся в горах", в трущобах больших городов возник призрак сладкой жизни. Беда не в избытке, а в недостатке подлинной, иерархически выстроенной внутренней жизни. Если нет иерархии, если все вынесено на плоскость, различие между деятельной жизнью Мелихова и саморазрушением наркомана сводится к произвольному выбору: ты любишь химию, я люблю яблоки.

Новое время началось с бунта против средневековой аскезы во имя земного счастья. Но оказалось, что без прицела "выше счастья" подлинное счастье сползает к счастью призрачному, к сладкой жизни. Мы вынуждены заново открыть, что созерцание, медитация, молитва - накопление творческой силы, накопление творческого состояния, полноты жизни. Как бы ни достигать этого - физически карабкаясь в гору, откуда открывается красота мира, или внутренним карабканьем. Молитва и медитация - такое внутреннее карабканье, подъем на внутреннюю высоту, с которой дробный мир схватывается одним божественным узлом. Подлинное счастье неотделимо от всего этого, от возвращения к цельности.
Нельзя удержаться на уровне, где встречаются острова счастья, оазисы счастья, без стремления выше счастья, без внутреннего усилия вверх по шкале ценностей.
Счастье - итог пути, который каждый должен пройти в одиночку. Даже счастье любви невозможно без одиноко накопленного чувства тайны. Рильке писал Цветаевой: "Боги обманно влекут нас к полу другому, как две половинки в единство. Но каждый восполниться должен сам, дорастая, как месяц ущербный, до полнолунья". Это дорастанье можно продолжить вместе, но начинать - непременно самому.
Счастье творчества - в самом творчестве, даже без признания, без успеха. Счастье любви - в самой любви, даже без взаимности. Способность к этому - часть той тайны, которой обмениваются любящие.
Счастье любви, счастье творчества, победы над препятствиями - не кайф, а путь сквозь боль и труд, как счастье матери.
Счастье - соединение внутреннего огня с топливом. Слабый огонь гаснет без сухих щепок. Сильный огонь схватывает и сырые бревна.
Счастье грозит исчезнуть каждый день, и каждый день за него надо бороться. Две или три повести Грина кончаются словами: они были счастливы и умерли в один день. Это редко случается в жизни. Невозможно уберечь счастье от ударов судьбы. Что делать, если Эвридику укусила змея? Из самого счастливого Орфей становится самым несчастным. Он идет в подземное царство, но Эвридику оттуда не вывести.

Когда на то нет Божьего согласья,
Как ни страдай она любя, -
Душа, увы, не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя...
                                   Федор Тютчев

Орфей выносит из Аида новое, более глубокое понимание жизни, полноты жизни, полноты счастья сквозь смерть. Орфей выносит из Аида внутренний огонь немыслимой прежде силы. Зрелая душа на все отвечает любовью.
Одного хасидского юродивого спросили: как это можно - принимать горькое как сладкое? Юродивый ответил: я не встречал в жизни ничего горького. Спрашивающие остолбенели. Они видели больного нищего старика (его звали Зусей), но он был счастлив.
Я запомнил лицо женщины, которую показали по телевидению на одну минуту (шел опрос публики о том, как она справляется с инфляцией). Женщина ответила: "Я молюсь, и мне хорошо". Ее лицо сказало мне, что она не лжет. Ей было хорошо.
Есть тайный смысл в поговорке "Дуракам счастье". В Евангелии некоторых дураков назвали нищими духом. Блаженны те, которые опустошили себя перед Богом, и Бог наполнил их.

Что значит счастье? Счастье - это
Не я. - Исчезновенье "я".
Совсем чиста душа моя,
совсем порожняя посуда,
в которую втекает чудо
из половодья бытия.
"Не я, не я", а только это
живое половодье света,
Наплыв проточного огня.
Есть только он, и нет меня!
Вопросы? Но к чему вопросы,
когда костер души разбросан
по всем мирам, и угольки
его то здесь, то в поднебесье, -
то звездной россыпью, то смесью
лесов весенних и реки!..
О, этот ветер меж мирами,
раздувший маленькое пламя
души за страны, за края!
Великий ветер благодатный -
Мой дух... Так этот необъятный
И вездесущий - это я?!

Если не будем как дети - не войдем в царство. Но современная цивилизация не может допустить детей к атомному реактору. У пульта может стоять только человек, доверху нагруженный инструктивным знанием: что, как, когда сделать. Это инструктивное знание разрушает знание целого совершенно так, как Смешной человек разрушил счастье своей планеты. Перегруженный инструкциями, потерявший за ними самого себя, человек ищет инструкций счастья, быстро действующих таблеток счастья (телевизор, секс, алкоголь, героин). Увлекшись таблетками, увлекшись идеей кайфа, он погибает.
Наше спасение - в глубине, где вовсе не каждый миг высший. На этой глубине человек, отбросив иллюзии, остается один на один с проклятыми вопросами, со страданием и смертью. Но я не променяю зарю, которую надо ждать, на электричество, вспыхивающее от нажатия кнопки. Я верю в зарю, и я не раз видел ее.
Счастье - это не суррогат жизни. Это сама жизнь, открытая глубине, со всеми ее бедами, но и с той силой, которую дает глубина. Бог, скрытый в глубине, не страхует нас от несчастий, но он дает силу переносить несчастия и, потеряв все, начинать жизнь заново. Продолжая путь, мы опять должны войти в темное ущелье, но знаем, что выйдем снова на свет и обрадуемся свету и эту радость будем нести сквозь тьму до следующего взрыва света. |

/ Рассказ Фазиля Искандера "Сон" опубликован в 92-м номере журнала "Континент".

/Об Анатолии Бахтыреве Григорий Померанц писал в 1997 году в 9-м выпуске альманаха "Апрель" и в книге "Сны земли".

/ Эссе Григория Померанца "Работа любви" будет опубликовано в нашем журнале во втором полугодии 2002 года.