Прочитала ваш журнал случайно в поезде "Москва-Барнаул". Увидала у соседки по купе, попросила. Поражена была невероятно - с тобой разговаривают. Уже дома , готовясь к переезду на новую квартиру, в старых бумагах я нашла газетную вырезку, которую почти тридцать лет назад подарила подруга. Тогда Магадане, молодые учителя, мы только начинали работать, а дочке было всего два года. Какой удивительной жизнью мы жили, как любили тогда. Мы бесконечно спорили о наших детях, о воспитании, о совести, о дружбе, о человечестве. Спорили до хрипоты, дружили до самозабвения, любили своих учеников, ревновали к друг другу ук ним, и вот такие, наверное, непонятные сегодня делали подарки. Мы искренне жили и честно постигали мир. Мне захотелось кому-то рассказать об этом. Думаю, вы понимаете почему...
Н. Александрова,
Барнаул, Алтайский край.

С благодарностью принимая письмо нашей читательницы,
мы печатаем текст Януша Корчака, опубликованный в СССР
впервые в "Литературной газете" в 1966 году.

КАК, КОГДА, сколько, почему? Я предвижу много вопросов, которые ждут ответа, и сомнений, нуждающихся в разъяснении. И отвечаю:
- Не знаю.
Я не знаю и не могу знать, как не известные мне родители могут в не известных мне условиях воспитывать не известного мне ребенка, подчеркиваю - "могут", а не "хотят", а не "обязаны".
В "не знаю" для науки - первозданный хаос, рождение новых мыслей, все более близких истине. В "не знаю" для ума, не искушенного в научном мышлении, - мучительная пустота.
Я хочу научить понимать и любить это дивное, полное жизни и ярчайших неожиданностей творческое "не знаю" современной науки о ребенке.
Я хочу, чтобы поняли: никакая книга, никакой врач не заменят собственной зоркой мысли и внимательного наблюдения.
Велеть кому-нибудь дать тебе готовые мысли - это поручить другой женщине родить твое дитя. Есть мысли, которые надо самому рожать в муках, и они-то самые ценные. Это они решают, дашь ли ты, мать, грудь или вымя, воспитаешь, как человек или как самка, станешь руководить или повлечешь на ремне принуждения, или, пока ребенок мал, будешь играть им, находя в детских ласках дополнение к скупым или немилым ласкам супруга, а потом, чуть подрастет, бросишь без призора или захочешь переламывать.

ТЫ ГОВОРИШЬ: "Он должен... Я хочу, чтобы он..."
И выбираешь для него, кем должен быть, - жизнь, какую желала бы.
Кем должен быть твой ребенок?
Борцом или только работником? Командующим или рядовым? Или только счастливым?
Где счастье, в чем счастье? Знаешь ли к нему путь? Да и есть ли такие люди, которые знают?
Справишься ли?
Как предвидеть, как оградить?
Собственным примером, помогая советами, словом и делом?
А если отвергнет?
Лет через пятнадцать он обращен к будущему, ты - к прошлому. У тебя воспоминания и привычки, у него поиски нового и дерзновенная надежда. Ты сомневаешься, он ждет и верит, ты боишься, а он бесстрашен. 

НЕБЛАГОДАРНОЕ. Благодарна ли земля солнышку, что ей светит? Дерево зерну, что из него выросло? Поет ли соловушка матери, что выгрела его грудью?
Отдаешь ли ребенку то, что взяла у родителей, или лишь одалживаешь, чтобы получить обратно, и тщательно записываешь и высчитываешь проценты? Заслуга ли любовь, что ты требуешь плату?

ХОРОШИЙ ребенок. Надо остерегаться смешивать "хороший" с "удобным". Мало плачет, ночью нас не будит, доверчив, спокоен - хороший.
А плохой - капризен, кричит без явного к тому повода, доставляет матери больше неприятных эмоций, чем приятных.
Ребенок может быть более или менее терпелив от рождения независимо от самочувствия. С одного довольно единицы страдания, чтобы дать реакцию десяти единиц крика, а другой на десяток единиц недомогания реагирует одной единицей крика.
Все современное воспитание направлено на то, чтобы ребенок был удобен, последовательно, шаг за шагом, стремится усыпить, подавить, истребить все, что является волей и свободой ребенка, стойкостью его духа, силой его требований и намерений.
Вежлив, послушен, хорош, удобен, а и мысли нет о том, что будет внутренне безволен и жизненно немощен.
Страх за жизнь ребенка соединен с боязнью увечья; боязнь увечья сцеплена с чистотой, залогом здоровья; тут полоса запретов перекидывается на новое колесо: чистота и сохранность платья, чулок, галстука, перчаток, башмаков. Дыра уже не во лбу, а на коленках брюк. Не здоровье и благо ребенка, а тщеславие наше и карман. Новый ряд приказов и запретов вызван нашим собственным удобством.
"Не бегай, попадешь под лошадь. Не бегай, вспотеешь. Не бегай, забрызгаешься. Не бегай, у меня голова болит".
И вся эта чудовищная машина работает долгие годы, круша волю, подавляя энергию, пуская силы ребенка на ветер.

СТАЛО БЫТЬ, все позволять? Ни за что: из скучающего раба мы сделаем изнывающего со скуки тирана. А запрещая, закаляем как-никак волю, хотя бы лишь в направлении обуздания, ограничения себя, развиваем изобретательность, умение ускользнуть из-под надзора, будим критицизм. И это чего-то да стоит, как, правда, односторонняя подготовка к жизни. Позволяя же детям "все", бойтесь, как бы, потакая капризам, не подавить сильных желаний. Там мы ослабляли волю, здесь отравляем.
Кто не продумает основательно вопроса запретов и приказов, когда их мало, тот растеряется и не охватит всех, когда их будет много.
- А ты умеешь сам открывать дверь? - спросил я у пациента, мать которого предупредила меня, что он боится докторов.
- Даже в уборной, - поспешно ответил он.
Я рассмеялся. Мальчуган смутился, а я еще больше. Я вырвал у него признание в тайном торжестве и осмеял.
Нетрудно догадаться, что было время, когда все двери уж стояли перед нами настежь, а дверь от уборной не поддавалась его усилиям и была целью его честолюбивых стремлений; он походил в этом на молодого хирурга, который мечтает провести трудную операцию.
Вот какие небольшие победы празднует ребенок, уже грезящий о дальних путешествиях, в мечтах он - Робинзон на безлюдном острове, а в действительности рад-радехонек, когда позволят выглянуть в окошко.
- Ты умеешь сам влезать на стул? Умеешь прыгать на одной ножке? А можешь левой рукой ловить мячик?
И ребенок забывает, что не знает меня, что я стану осматривать ему горло и пропишу лекарство. Я затрагиваю то, что в нем берет верх над чувством смущения, страха, неприязни, и он радостно восклицает:
- Умею!

ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЕТ собой ребенок как отличная от нашей душевная организация? Каковы его особенности, потребности, каковы скрытые, не замеченные еще возможности? Что представляет собой эта половина человечества, живущая вместе с нами, рядом с нами, в трагичном раздвоении? Мы возлагаем на нее бремя завтрашнего человека, не давая прав человека сегодняшнего.
Если поделить человечество на взрослых и детей, а жизнь - на детство и зрелость, то детей и детства в мире и в жизни много, очень много. Только погруженные в свою борьбу и в свои заботы, мы их не замечаем, как не замечали раньше женщину, крестьянина, закабаленные классы и народы. Мы устроились так, чтобы дети нам как можно меньше мешали и как можно меньше догадывались, что мы на самом деле собой представляем и что мы на самом деле делаем.
Ребенок - это сто масок, сто ролей способного актера. Иной с матерью, иной с отцом, с бабушкой, с дедушкой, иной со строгим и ласковым педагогом, иной на кухне и среди ровесников, иной с богатыми и с бедными, иной в будничной и в праздничной одежде. Наивный и хитрый, покорный и надменный, кроткий и мстительный, благовоспитанный и шаловливый, он умеет так до поры до времени затаиться, так замкнуться в себе, что вводит нас в заблуждение и использует в своих целях.
В области инстинктов ему недостает лишь одного, вернее, он есть, только пока еще рассеянный, как бы туман эротических предчувствий.
В области чувств превосходит нас силой, так как не отработано торможение.В области интеллекта по меньшей мере равен нам, недостает лишь опыта.
Оттого так часто человек зрелый бывает ребенком, а ребенок - взрослым.

МЫ НАХОДИМСЯ во власти иллюзии, что ребенка может долго удовлетворять блаженное мировоззрение, где все просто, добро и разумно, что сумеем утаить от него наше незнание, слабость, противоречия, поражения и падения, - и отсутствие формулы счастья. Наивно предписание педагогических самоучек воспитывать детей последовательно: чтобы отец не критиковал поступков матери, взрослые не говорили при детях о своих делах, а прислуга не лгала, что "хозяев нет дома", когда стучится нежеланный гость.
А почему зверей мучить нельзя, а мухи - сотнями! - гибнут в таких муках на липучке? Почему мама покупает красивое платье, а говорить про платье, что красивое, нехорошо? А кошка обязательно должна быть "притворчивая"? Сверкнула молния, няня перекрестилась: это Бог, говорит, а учительница говорит, что электричество. Как утаить, как разъяснить, не углубляя непонимания? 
Ох, эти наши ответы...

А ЭТО ПРАВДА? Надо понять суть этого вопроса, который мы не любим и считаем лишним.
Если мама или учительница говорили - значит это правда.
Ан нет! Ребенок уже убедился, что каждый человек обладает лишь частью знания, и, например, кучер знает о лошадях даже больше, чем папа. А потом ведь не всякий скажет, хотя и знает. Порой просто не хотят, иногда подгоняют правду под детский уровень, часто утаивают или сознательно искажают.
Кроме знания, есть также вера: один верит, а другой нет; бабушка верит в сны, а мама не верит. Кто прав?

НЕПРАВДА, что ребенку подавай то стекло из окошка, то звезду с неба, что его можно подкупить потачками и уступками, что он врожденный анархист. Нет, у ребенка есть чувство долга, не навязываемое извне, любит он и расписание, и порядок и не отказывается от обязанностей и соблюдения правил. Требует лишь, чтобы ярмо не было слишком тяжелым, не натирало холку и чтобы он встречал понимание, когда не устоит, поскользнется или, обессилев, остановится перевести дух.

СЛЕДУЕТ помнить, что ребенок недисциплинирован и зол потому, что страдает. Мирное благополучие снисходительно, а раздражительная усталость агрессивна и мелочна.
Было бы ошибкой считать, что понять - это значит избежать трудностей. Сколько раз воспитатель, сочувствуя, должен подавлять в себе доброе чувство, должен обуздывать детские выходки ради поддержания дисциплины, чуждой его духу. Большая научная подготовка, опыт, душевное равновесие подвергаются здесь тяжкому испытанию.
Помните, когда вас разбудил рано утром лепет ребенка? Тогда вы заплатили себе за труды поцелуем. Да, да, за пряник мы получали сокровища признательной улыбки. Пинетки, чепчик, слюнявчик - так все это было дешево, мило, ново, забавно... А теперь все дорого, быстро рвется, а взамен ничего, даже доброго слова не скажет... А сколько сносит подметок в погоне за идеалом и как быстро вырастает из одежды, не желая носить на рост!
Горе ребенка отзывается на родителях, страдания родителей необдуманно бьют по ребенку. Раз конфликт так силен, насколько он был бы сильнее, если бы ребенок вопреки нашей воле сам, своим одиночным усилием не подготовил себя исподволь к тому, что мы невсемогущи, невсеведущи и несовершенны. 

РЕБЕНОК вносит в жизнь матери дивную песнь молчания. От количества часов, которые мать проводит подле него, когда он сам еще ничего не добивается, а живет, от мыслей, которыми трудолюбиво его окутывают, зависит ее содержание, программа, сила и творчество; мать в тихом созерцании зреет для вдохновения, которое требует труд воспитания.
Не из книжки, а из себя. Тогда каждая книжка падет в цене, а моя, если убедила в этом, выполнила свою задачу.

В мудром одиночестве бодрствуй.